У каждого своя пицца. История одного проданного паспорта - Дарья Куприянова

– Я не могу принять такой дар. Имя твоего сына должно достаться ему чистым.

Амар улыбнулась мне, облегченно и благодарно.

Мне было страшно думать о том, на какую жертву она была готова ради первого встречного. Поэтому я решил не думать об этом.

– Хорошо, а если так? – задумчиво продолжил Штефан, – Ты сказал, что ты теперь никто. Может, мы просто переведем это слово? Так, посмотрим. Ноубоди. Ниеманд. Нимень.

– Нинге. Никдо, – продолжила за ним Амар. – Хакуна. Койнахи. Окьян.

– Не знаю… – я окончательно растерялся, – Хотя мне не знакомы эти языки, но я как-то чувствую, что меня называют «никем». Немного обидно ощущать это.

– А как насчет Немо? – предположила Амар после недолгих раздумий, – Как капитан Немо. Вы с ним похожи. Только он «умер для всего мира», а ты родился, он отрицал этот мир и потому отказался от всего, что мир дал ему, включая имя, а ты отказался от имени, чтобы этот мир познать.

– Так получается, мы совершенно не похожи. Противоположности!

– На свете нет ничего более похожего между собой, чем противоположности, мой дорогой Немо, – притворно вздохнул Штефан.

Амар засмеялась и на радостях обняла длинного румына. А я понял, что имя выбрано. Вне зависимости от того, согласен я носить его или нет. Его выбрала богиня маслин и горького шоколада. Кто я, чтобы с ней спорить?

– К тому же, вы оба любите море, – добавил Штефан.

И я не нашелся, что ему возразить. Ведь я действительно очень люблю море.

– Рада знакомству, Немо!

– Садись с нами, Немо!

Я официально стал Никем. Что ж, капитан, не худшее соседство! По крайней мере, вы бывали с собой честны. И на ваших историях выросло пару поколений очень достойных мальчишек.

Не беспокойся. Это всего лишь на две недели. После этого ты вернешься к своей жизни. Будешь писать проект, просиживать джинсы на задних скамьях лекториев, питаться бутербродами с колбасой и звонить домой в Днепропетровск дважды в день, чтобы сообщить, что ты все еще жив. А пока ты для всех интересующихся уехал в Гдыню на семинар.

Всего две недели жизни в лаборатории, две недели в роли маленькой белой мышки для опытов. А потом все вернется на свои места.

Ужасно захотелось уткнуться в планшет или хотя бы почувствовать прикосновение к ушам кожаных ободков верных Sennheiser и грозовую свежесть первых аккордов любимых песен. Захотелось бросить все и поехать домой. Пообедать, почитать чего-нибудь, поругаться с соседями по квартире из-за немытых чашек или любой другой ерунды.

Просто хотелось домой. В свою жизнь. В свое имя.

А еще, было немного страшно.

Терпи, Немо.

Мы еще немного посидели на ступенях вокзала, болтая о всякой ерунде. Оказалось, что Амар видела всего пару серий Симпсонов! Я тут же горячо вызвался это исправить и даже полез за верным смартфоном. Так и застыл, глядя на появившуюся из кармана пустую руку. Loading, please wait.

– Похоже, наш Немо еще не до конца отказался от мира, – прокомментировал Штефан.

Амар засмеялась. Внутри меня расцвела охапка ромашек.

Мы отправились гулять по городу. День засыпал, зажигались фонари. Мне доверили нести там-там.

– Немо, а ведь ты продал всю свою жизнь, верно? Значит, жить тебе тоже негде?

Ой. А вот об этом мы с Ниной Максимовной как-то не подумали.

– Что будешь делать? Хостел? Вокзал?

На койку в хостеле на целых 2 недели мне бы не хватило. На вокзал идти было страшно.

Больше идей не было.

Я растерянно скользил взглядом по красивым старинным домам Тираспольской. Помнится, так сложно было привыкать к одесскому произношению названия этой площади. Казалось бы, ТирАсполь – значит, ТирАспольская. Но в Одессе ничего и никогда не бывает логично. Это город-хаос, живой и бестактный. И площадь там ТираспОльская. Могу только представлять степень возмущения настоящих тираспольцев.

– В общем, идти тебе некуда, – подытожила Амар. – Значит, к нам?

Вот так просто. Эта девушка, сложенная из бобов кофе и какао, вот так просто зовет меня к себе жить. Мы знакомы несколько часов, а она приглашает меня к себе под крышу. Сердце мое гулко заколотало.

– К вам?

– Ну да. Мы со Штефаном живем здесь недалеко, снимаем комнату в коммунальной квартире. Но санузел у нас свой! И на общую кухню мы не ходим, готовим у себя. Комната большая, светлая, тебе понравится.

Особого выбора у меня не было. Не на улице же спать, в самом деле. Я согласился.

И мы пошли домой.

В подъезде пахло кошками, рыбой, жареной картошкой и чем-то кислым. Ступени были разбиты в крошку, и перед каждым шагом я задерживал дыхание и группировался на случай падения. Мимо хвостатой тропической птицей пролетела Амар и скрылась где-то на верхних этажах. Её смех никак не мог покинуть мои уши, блуждая в лабиринтах каналов, набивая свой ритм на барабанных перепонках, как на живых там-тамчиках. Штефан шел рядом, подстраиваясь под мой осторожный шаг. Мужская солидарность.

– Там в квартире еще несколько людей с нами живут. Амар их всех очень любит. Постарайся принять их сразу, и никого из них не суди, хоть бы и в мыслях. А то Амар почувствует и расстроится. Знаю, это сложно, но ты постарайся.

Я кивнул.

– Ты влюбился в Амар, – сказал Штефан с утвердительной интонацией. Он даже не посмотрел на меня – просто продолжал подниматься по лестнице. Я хотел было возразить, но не нашелся, что сказать. Спорить со Штефаном почему-то не получалось.

– Амар одержима религией, ты должен это знать. Она мечтает любить всех людей на свете, как Христос, и тяжело работает над собой. Стартовые данные у неё для такой цели были не очень. Мать-атеистка, очень сухая женщина, художница, рисующая строгие реалистичные портреты. Отец-пьяница, совершенно безвольный, ненавидящий свою работу. Я жил у них какое-то время, когда мы с Амар были у неё в городе проездом.

Я слушал.

– Для Амар все вокруг – братья и сестры, равно любимые. Я тоже ей брат, друг, отец, сын, любовник… Но в итоге, просто попутчик. У того, кто считает всех вокруг сестрами и братьями, нет ни братьев, ни сестер.

– Ты был влюблен в Амар? – спросил я.

– Все мы рано или поздно в неё влюбляемся. И она тоже любит нас всех. «Амар» – любовь с португальского, помнишь? – Штефан немного помолчал. – А на румынском это слово значит «горький».

– А как будет на румынском «любовь»?

– «Amor». Всего одна буква, да? – он вздохнул. – Всего одна буква.

Штефан преодолел последнюю ступень – дальше шла лестница на чердак. Немного задыхаясь после подъема, он зазвенел ключами в кромешной темноте подъезда. Нужный ключ несколько раз клюнул железо входной двери, наконец, попал в скважину и трижды провернулся.

– Если тебе повезет завоевать Амар как женщину, а не как святую, я буду очень за вас счастлив.

С этими словами Штефан распахнул дверь. Перед нами показался тускло освещенный грязный коридор. Костяным остовом под ногами белел неприкрытый бетонный пол. Пахло жареным луком и плесенью. Штефан повел меня вперед.

Мы проходили мимо закрытых, открытых и приоткрытых дверей. Осторожными уличными кошками ко мне принюхивались фрагменты чужой жизни. Крик ребенка и воркование матери. Мужчина, раздраженно разговаривающий с теледиктором. Супружеская ссора. Звон столовых приборов. Кусочек залитого светом ковра и угол большого шкафа. Детский трехколесный велосипед. Перезвон гитары. Женская ссора на кухне. Какой-то грохот и, следом за ним, взрыв хохота.

Дверь, к которой мы подошли, мне не понравилась сразу. Рассохшееся дерево с облупившейся серой краской на нём, почерневшая «золотая» ручка и пожарная копоть по нижнему краю. Запах плесени перебивал тяжелый дух благовоний. Кажется, сандаловое дерево. Захотелось взять в руки ножик, кисть, банку краски и привести здесь все в порядок.

– Готов принимать этот мир таким, каков он есть? – спросил Штефан. – Добро пожаловать в наше скромное жилище!

Комната оказалось довольно большой. На полу в беспорядке валялись матрацы, затянутые разноцветными простынями, а на простынях валялись люди. Множество людей. В правом углу стояло две электрические плитки и чайник, а также несколько тарелок с остатками какой-то еды. Стены были затянуты тканями, завешаны бусами, бумажными иконами, плакатами и картинами. Иисус соседствовал с Ганешей, Лао Цзы – со львом из «Нарнии», а Будду ничуть не смущали ни персики по правую руку, ни Битлы по левую. Освещала комнату лампочка, повисшая на длинном черном шнуре. По бокам от неё свисало несколько лесок с нанизанным на них бисером, создавая ощущение концептуального искусства.

– Нравятся стены? – в комнату вошла Амар. – Это я их так украсила! Там штукатурка отваливалась, пятна были некрасивые. Я закрыла их бархатом и шелком. А стеклянные бусы! Правда, красиво переливаются на свету?

Я кивнул.